хмурую суровость немое человеческое страдание. Морщинки у глаз или складки в углах рта, а может быть, еще что-нибудь, но Алексей готов был поклясться, что этому человеку мучительно и больно…
Кавторанг шагнул навстречу и, отделяя слова, сказал:
— Вот пакет. Вскрыть в указанном квадрате. Выход в тринадцать ноль-ноль.
У Алексея на скулах шевельнулись желваки. Жгучий меловой холод пробился сквозь плотный загар задубелого, исхлестанного морем лица.
— Разрешите идти, товарищ капитан второго ранга?
С заученной лихостью кинул узкую ладонь к крошечному козырьку модно приплюснутой мичманки. А вот поворот не удался. За четыре года так и не научился этой премудрости. Да и длинные флотские брюки со вставками — не галифе — на это не рассчитаны и на стук каблуков тоже. Зато к двери шел твердым, уверенным шагом. Может быть, не таким уж твердым, но поджилки, во всяком случае, не дрожали. За это он может поручиться.
На улице он взглянул на часы. До выхода — два часа. Даже чуть больше. Два часа и шесть с половиной минут. Полный отдых. Самый полный.
Можно написать домой письмо. Здравствуйте, родные мама и папа. Я жив и здоров, чего и вам желаю. Как вы живете? Что нового на заводе? Освоил ли отец новую марку стали или все еще мучается и не спит по ночам? Вы пишете, что моя комната уже не пустует, в ней живут эвакуированные — мать с дочерью. Мне доставляет удовольствие думать об этом и о том, что вы у меня такие хорошие.
Письмо придет недели через две. Скорее всего, вечером. Их дом в старом уральском городе стоит у самой реки, нарушая ровный порядок улицы, и почта часто приходит к ним с опозданием. Отец чуть свет отправляется на завод, а возвращается поздно вечером, и мать без него письмо распечатывать не станет. Она скажет ему об этом, и он ответит: «Положи вместе с газетой». Отец много лет выписывает «Правду» — и перед тем, как просмотреть сводку Совинформбюро, прочтет его письмо. А мать будет стоять и терпеливо ждать, и лицо у нее сделается скорбное, как на иконе у великомученицы Варвары. «Ничего, — скажет отец, — жив и здоров, воюет», — и примется за газету.
Нет, домой писать не стоит. Письмо наверняка проплутает в дороге, а еще неизвестно, что может произойти за это время. Нехорошо, если письмо приходит после похоронной.
А можно просто ни о чем не думать и ничего не делать, а выпить спирту и, как всегда, закусить американской тушенкой. В эти оставшиеся два часа все можно. Вчера — нет, сегодня — можно.
Тут он вспомнил, что у него осталась коробка трофейных сигарет, остановился и закурил. Он еще не слишком далеко отошел от штаба, и отсюда, с каменистого холма, ему были видны изломанный берег бухты, деревянные причалы и серые, неуклюже растопыренные строения базы. И еще отчетливо выделялись черные россыпи гальки у самой кромки воды.
Он сошел с узкого, в три дощечки, тротуара, обогнул метеостанцию — и теперь перед ним открылся пустынный простор моря и хмурое, неотличимое от воды небо. И ему захотелось туда, потому что здесь он никак не мог осмыслить предстоящего — уж очень привычны были эти берега и причалы, корабли и склады, кубрики и каменистые дорожки, как ручейки бегущие к морю.
Тротуар ведет к офицерской столовой и дальше к матросскому кубрику. Но туда еще рано. Прошло только десять минут. Алексей свернул «на околицу».
Валя, как обычно, ждала его у Белого камня. Он замедлил шаги, жадно разглядывая ее серенькое пальтишко. Оно было расстегнуто, и под ним какой-то умопомрачительной белизной сияла тщательно отглаженная блузка. Он снял мичманку, потому что Валя любила глядеть на его слегка спутанные ветром волосы. Он медленно шел ей навстречу и изо всех сил старался улыбаться. Это было их излюбленное место. Здесь проходили все их встречи, и только не надо сейчас думать, что эта последняя.
Он бросил мичманку на камень, ветер спихнул ее вниз, и она покатилась к морю.
— Ты не настоящая, — сказал он. — Ты светишься, как голубая морская звезда, и до твоей блузки нельзя дотронуться.
— Ты всегда что-нибудь выдумываешь, — сказала Валя.
Он сунул руки ей под пальто, наклонился и поцеловал чуть выше того места, где какой-то блестящий жучок скалывал ворот ее блузки. Она судорожно вздохнула, — наверное, он слишком сильно сжал руки. Тогда он медленно повел ладони вниз, ощущая каждый изгиб ее тела, потом опустился на колени и прижался головой к ее ногам.
Она осторожно провела рукой по его волосам. И сразу что-то почувствовала. Конечно, она почувствовала. И вот уже старается оторвать от себя его голову.
— Открой глаза!
Он помотал головой.
— Слышишь, открой глаза! Вот так. Теперь смотри на меня. Ты плачешь.
— Нет.
— У тебя на глазах слезы.
— Ты видела, что я шел против ветра. Я всегда хожу против ветра. Это место ты выбрала сама.
Шершавая каменная глыба, застрявшая у него в горле, скатилась в пропасть, и сразу стало легче, и теперь он мог рассмотреть ее склоненное лицо. Он видел его на фоне неба, но та часть неба, которую не успели захватить тучи, была у нее за плечами, совсем низко, на самом краю тундры. А тучи наползали с моря.
— Наклонись ниже, — попросил он.
Она опустилась на колени, и вокруг ее головы засияла бледная голубизна. Теперь было хорошо. У нее был суровый, как у отца, лоб, но суровость эта не шла дальше широко разлетевшихся бровей, а ниже, на гладком матовом лице, уже не было ни одной складочки. Он стал разглядывать ее губы, но тут ему сделалось совсем невмоготу.
— Надо отыскать мичманку, — сказал он, не поднимая глаз.
Внизу было уютней, и ветер даже не гасил зажженную спичку. Алексей курил, разглядывая мягкий мох, ярко выделявшийся среди камней. В просветы было видно море, и Алексей, сам не зная почему, подумал, что в случае чего здесь можно надежно укрыться с пулеметом.
Он бросил противоипритную накидку и в последний раз затянулся сигаретой. Валя сидела на выступе камня, плотно запахнув свое серое пальтишко, и следила, как тени бегут по тундре, заглушая краски.
— Иди ко мне.
Он крепко обнял ее, и она послушно и доверчиво прижалась к нему. Приливная волна со звоном разбилась о камни. Ветер тревожно шарил по берегу. Тучи опустились ниже. Алексей чувствовал, как сильными толчками бьется ее сердце. «А что дальше?» — спросил чей-то голос.
— Что ты шепчешь? — спросила она.
Он осторожно отстранил девушку и полез в карман за сигаретами.
— Ты только что курил.
Она
